* * *

На выжженную солнцем землю,
Смывая долгий летний зной,
Холодные стекают струи
С кос длинных осени сырой.

* * *

Река, промерзшая до дна.
Видны сквозь чистый лед
Все обитатели ее
Среди застывших вод.

Из дерева коньки мои,
А лезвия — из проволоки.
Скольжу по льду,
Ложусь на лед,
И вниз гляжу на дно реки.

В траве лягушки и жуки,
Ракушек россыпь на мели.
Как много жизней замерло!
Весна придет — отмерзнут ли?

Снег под солнцем стремительно тает.
Солнце землю свело с ума.
Она напиталась весенней тайной
И, кажется, тонет уже сама.

Страшась, что не выдержит этой муки,
Озерами глядя в пустой небосвод,
С мольбой простирая ветвистые руки
Промокших деревьев из вешних вод.

Остановило время бег
И замерли все звуки.
Укутал нежно землю снег
И взял ее на руки.

* * *

Сине зеленые дали…
Сизо сиреневый снег…
Бредит весенней капелью
Тонкий бордовый побег.

* * *

На северных склонах снег еще,
На южных — видны подснежники.
В синих проталинах нежные
Первые цветы белоснежные.

Тает быстро чистый снег степной.
Проступает теплый темный лик земной.
Зеленеет сочно степь подо мной.
И до неба здесь подать лишь рукой.

Разогретый зыбкий воздух
Над подсвечником дрожит.
В прохладном полумраке храма
Кадило тонкий дым струит.

Евангелие на аналое,
Хор "херувимскую" поет…
Я вижу давний полдень знойный,
Над степью марево встает.

И все колеблется, как море,
Струями призрачной воды.
От жара и жажды до боли
Бреду я, губу закусив.

В изнеможеньи упав на колени,
Погружаюсь в горячий поток:
"Господи, дай терпенье
Или воды глоток!"

Почти теряю сознание,
Меня манит с высоты.
У водоема здание
Невиданной красоты.

Вмиг отошла усталость
Поднимаюсь, иду вперед,
Но дворец все не приближается,
Не достичь мне его ворот.

Воздух стынет, пух ковыльный,
Подо мной пылит дорога.
Но тает видение в дымке пыльной,
И я у своего порога.

Как путника в палящем зное,
Мираж манит: "Вставай, иди ж,
Найдешь ты здесь приют и отдых,
В прохладе жажду утолишь".

Так нам дает Господь надежду
Посреди тяжкого пути,
Чтобы смогли мы к жизни вечной
Путем спасительным идти.

Был в моде тогда каракуль,
И ради крохотной шкурки
Восьмидневных ягняток
Закалывали на шубки.

В овчарне на самом пороге
Встал опытный крепкий пастух.
Аркой поставив ноги,
Пропускает овцу или двух.

У матери отнимает ягненка,
Поднимая его, как смерч.
Напарнику бросает ловко
На преждевременную смерть.

Вокруг нестерпимые вопли,
Гул и блеяние овец.
Это зрелище только
Для очень жестких сердец.

Горят Вифлеемские свечки,
Как о детях Рахиль скорбит.
Безутешно зовут овечки —
Материнское сердце болит.

На тонкой голубой небесной ткани
Рисует вечер светоносной пылью.
К земле диск солнца, нежно приникая,
Дугой раскинул облачные крылья.

Разгорячась от близости планеты,
Весь запылал, и с огненной палитры
Растертой киновари красные монеты
Метнул на облачные фильтры.

Свернулось синевы небесной знамя,
И зазвучал малиновый хорал.
В холодный пурпур и оранжевое пламя
Преобразился тонко тертый минерал.

Небесное закатное горенье
Напомнило о дерзости Икара,
Противясь неизбежности паденья,
Взметнулась алым светом крыльев пара.

Последний яркий луч погас за сценой.
И тают облачные перья, догорая.
Поблекла ночью живопись вселенной,
О дне грядущем ничего не зная.

Расправив складки утреннего платья,
Светило, совершая путь дневной,
До вечера не вспомнит о закате,
Светясь своей невинной белизной.

Степь, как прима на бенефисе,
Выступая в своем амплуа,
Непрерывно меняет костюмы
И повторяет репертуар.

В белой пачке у зеркала кружит,
Замирая в декабрьском сне,
Черной "Махой" в проталинах кружев
Гордо выйдет навстречу весне.

То оденется в атлас маков,
То примерит ковыльный шелк.
Полюбуется золотом злаков…
Где наряд, что ей больше шел?

Ловко пестрой кашмирской шалью
Ярким клином на гибком бедре
Разметала, кружась, кистями
Многоцветье в густой траве.

А потом по цветку собирая
Отблеск золота старых монет,
Слыша крик улетающей стаи,
Осень прячет в жемчужный корсет.

Вновь гризайлью этюд выполняет,
День и ночь не смыкая век,
Остановится — зал замирает,
Будто с нею прощаясь навек.

Взрыв взволнованных аплодисментов,
Вихрь пылинок кружится в фате,
И не счесть незабвенных моментов
В бесподобном, как смерч, фуэте.

Тихо занавес опустили,
Или туча на землю легла.
Задник выцвел, софиты остыли,
Моросит и знобит до утра.

Под дождем по немому пространству,
В темном зале, звеняще пустом,
Старой нищенкой в рубище грязном
Вдоль кулисы бредет босиком.

Всласть упившись осенним ненастьем,
Не поднять уже сомкнутых век,
Засыпает, объята счастьем —
Поют песню ей ветер и снег.

Солнце выше — и степь расцветает.
Вечный круг или вечный балет.
Вновь программу на бис исполняет
Вся земля уже тысячи лет.